Лев Толстой

«Биограф знает писателя и описывает его! Да я сам не знаю себя <...> Во всю длинную жизнь свою, только изредка, изредка кое-что из меня виднелось мне», — так выразил Лев Толстой своё отношение к претензии дать достоверное описание жизни человека. Эти слова звучат как предостережение всем его будущим биографам. И потому в этой книге слово представляется прежде всего самому писателю.

Пожалуй, нет в русской литературе такого художника, о жизни которого сохранилось бы так много свидетельств и документов, как о жизни Льва Толстого. Наиболее ценные и достоверные из них принадлежат самому писателю — это его дневники, письма и художественные произведения.

Толстой начал вести дневник 17 марта 1847 года, а последние его записи сделаны за четыре дня до смерти. Дневники Толстого отражают почти всю его сознательную жизнь.

Известно около десяти тысяч писем Толстого к самым разным лицам — письма деловые, интимные, дружеские. Есть письма единичные, а есть десятки и даже сотни писем, которые писались на протяжении десятилетий одному и тому же лицу. Адресатами писателя были писатели, критики, философы, государственные деятели, крестьяне, рабочие, революционеры, люди всех исповеданий и убеждений.

Но, конечно, литературные произведения Толстого раскрывают его личность особенно полно. В одном из писем к жене Лев Николаевич утверждал: «Писанье моё есть весь я».

Н. Н. Гусев, крупнейший советский исследователь творчества Толстого, его личный секретарь, вспоминал: «Мне лично пришлось беседовать с Л. Н. Толстым о значении его произведений как материала для биографии, по поводу вышедшего в 1908 году второго тома его биографии, написанной П. И. Бирюковым. Я высказал Льву Николаевичу своё мнение, что из его произведений можно гораздо больше узнать о его жизни, чем из этой работы П. И. Бирюкова. Лев Николаевич сейчас же и, как мне показалось, даже с некоторым удовлетворением согласился с этим».

Лев Толстой прожил восемьдесят два года. Но срок жизни человека, тем более если этим человеком был Лев Толстой, измеряется не только годами, а тем, чем были эти годы наполнены. Толстой родился в 1828 году — через три года после восстания декабристов, а умер в 1910 году, не дожив всего семь лет до Октябрьской революции 1917 года. Толстой родился, когда в России не было ещё железных дорог, а дожил до того времени, когда появились первые летательные аппараты. Толстой был современником Пушкина и переписывался с Бернардом Шоу. Неузнаваемо изменился мир за те восемьдесят два года, которые выпало прожить Льву Толстому. И Толстой не уставал меняться, оставаясь Толстым. Он хотел постигнуть каждое время, хотел не приспособиться, не привыкнуть, а понять, повлиять примером и проповедью.

«Когда проживёшь долго — как я 45 лет сознательной жизни, то понимаешь, как ложны, невозможны всякие приспособления себя к жизни. Нет ничего stable в жизни. Всё равно как приспособиться к текучей воде. Всё — личности, семья, общества — всё изменяется, тает и переформировывается, как облака.

И не успеешь привыкнуть к одному состоянию общества, как его уже нет и оно перешло в другое»,— так писал в дневнике шестидесяти-четырёхлётний Лев Толстой. Сокрушаясь порой о том, что в жизни нет ничего «stable», и сетуя на это, Толстой отвергал пережитое и отошедшее, удивляя и сердя современников, друзей и недругов. «Вот человек! С отличными ногами непременно хочет ходить на голове... Что же он такое: офицер, помещик и т.д.? Оказывается, что он лесовод. Боюсь я только, как бы он этими прыжками не вывихнул хребта своему таланту, — иронизировал Тургенев по поводу работы Толстого над проектами о лесонасаждениях в Тульской губернии, которые заслонили на время писательские интересы.

Толстой

и литература

Толстой был великим писателем, при жизни получившим мировое признание. И в то же время он подверг профессию литератора жестокой критике. При этом он не делал исключения и для своих собственных произведений и неоднократно называл чепухой и дребеденью их — всеми признанные шедевры. На протяжении своей долгой жизни Л. Толстой неоднократно оставлял литературу и с гордостью говорил, что он не литератор. В его глазах литература не имела того ореола величия, которым её окружали в европейском обществе XIX вёка. В письме к Фету в 1859 году Толстой признавался: «Стыдно, когда подумаешь: люди плачут, умирают, женятся, а я буду повести писать, «как она его полюбила». Глупо, стыдно...». И почти в то же время другому адресату: «А писать повести очень милые и приятные для чтения в 31 год, ей-богу, руки не поднимаются».

После этих заявлений он вернётся к литературе, создаст «Войну и мир». Но в 1871 году в одном из писем к тому же Фету читаем: «...писать дребедени многословной, вроде «Войны», я больше никогда не стану. И виноват и, ей-богу, никогда не буду». А на предложение одного редактора сотрудничать в его журнале отвечал: «Я ничего не пишу, надеюсь и желаю ничего не писать, в особенности не печатать». Через три года после этих строк Л. Толстой начнёт работать над «Анной Карениной», названной Томасом Манном «величайшим социальным романом во всей мировой литературе».

Почти всю жизнь до самой смерти великий писатель отказывался от литературы и снова к ней возвращался. Такое отношение к искусству совершенно не укладывается в привычное представление о художнике, беззаветно преданном своему делу, отдавшем ему всё время, все силы. Большинство читателей и близких писателю людей испытывали досаду оттого, что, по словам жены Толстого Софьи Андреевны, «такие умственные силы пропадают в пилении дров, в ставлении самоваров и в шитьё сапог».

Толстой и жизнь

Были люди, серьёзно считавшие Толстого либо чудаком, либо расчётливым человеком, эксцентричностью поступков стремившимся привлечь к себе внимание публики. А между тем это было не чудачество, не расчётливость ловкого литератора, а глубочайшая особенность личности Толстого, благотворная для его искусства. Находясь на вершине славы, он оставляет литературу для того, чтобы учить крестьянских детей, разводить леса, заниматься переписью, тачать сапоги и пахать землю. А выигрывало искусство. Уже стала шаблонной в жизнеописании художников и учёных фраза: он принёс в жертву науке или искусству свою жизнь. Для Л. Толстого это было нелепостью: жизнь для него была самым главным делом. «Мы всё думаем,— писал он в дневнике,— что наша обязанность, призвание — это — делать разные дела: воспитывать детей, нажить состояние, написать книгу, открыть закон в науке и т. п. А оно у всех у нас только одно — сделать так, чтобы жизнь была цельным, хорошим, разумным делом».

«Жизнь» — это слово встречается у Толстого постоянно.

Никакая деятельность не могла заменить жизнь. Любое занятие, не связанное с жизнью или подавляющее её, становилось безжизненным, мёртвым, ненужным. Толстому представлялось парадоксом, что его современники ценят в себе и окружающих исключительно способности к какой-либо деятельности, совершенно пренебрегая своей человеческой сущностью. Он утверждал, «что работа... не только не есть сама в себе добродетель, как это считается всеми европейцами и нашими благоденствующими людьми, а может быть если не пороком, то причиной его; человек, увлекаясь работой как пьянством, пренебрегает своей духовной жизнью, ставит обязанности перед делом впереди обязанности перед людьми и т. п.».

Автобиографизм

произведений

Толстого

Толстой считал нужным напомнить людям о том, «что звание человека настолько выше всех возможных человеческих званий, что нельзя не относиться одинаково к царице и проститутке».

Такой взгляд на человека — центр мировоззрения Толстого, определивший его собственную судьбу. Все силы его души были направлены на поиск смысла жизни и построение её в соответствии с найденным смыслом.

В отличие от Бальзака или Золя, писателей, которые жили исключительно литературой, и, создавая многотомные циклы, пронесли через всё творчество почти неизменный взгляд на жизнь, для Толстого основным стимулом создания новых произведений было новое понимание жизни. В отличие от писателей, искавших себя в литературе, Толстой прежде всего искал себя в жизни. Его творческая эволюция была следствием эволюции его личности. Так тесно были связаны творчество и жизнь великого писателя. И понятно, что большинство художественных произведений Толстого имеет характер автобиографический. Мы находим черты писателя в его любимых героях. Это Николенька Иртеньев — в «Детстве», «Отрочестве» и «Юности», Оленин — в «Казаках», Пьер и Андрей — в «Войне и мире», Левин — в «Анне Карениной» и Нехлюдов — в «Воскресении». Толстой проследил почти всю свою жизнь в своих произведениях не потому, что он был влюблён в себя и ему доставляло удовольствие самоизображение, а потому, что считал самым важным содержанием то, что он нашёл своей жизнью.

Это предопределило его отношение к языку своих произведений.

О языке Толстого

Толстой много и упорно работал над языком. Его стиль резко своеобразен. Однако красоту и достоинства слова писателя оценить не просто. Дело в том, что он не добивался специально красоты изложения. Он не стремился к изяществу и благозвучию языка. Он был убеждён, что «красота формы» и «ясность изложения» одно и то же. Он считал даже, что блеск изложения может «отвлечь внимание читателя от сущности предмета». С точки зрения формальных требований, стиль Толстого может показаться несовершенным, тогда как в действительности он поражает мощью и красотой.

Очень точно раскрыл особенности толстовского стиля А. Чехов устами своего героя (из рассказа «Письмо»): «Форма, по-видимому, неуклюжа, но зато какая широкая свобода, какой страшный, необъятный художник чувствуется в этой неуклюжести. В одной фразе три раза «который» и два раза «видимо», фраза сделана дурно, не кистью, а точно мочалкой. но какой фонтан бьёт из-под этих «которых», какая прячется под ним гибкая, стройная, глубокая мысль, какая кричащая правда».

Сложные фразы с многочисленными придаточными предложениями и вводными словами и оборотами нужны Толстому для раскрытия сложности и текучести душевной жизни человека, для отражения разнородных ощущений, чувств, устремлений, переживаемых им одновременно.

Толстой

о духовной

деятельности

Для Толстого литература никогда не была профессией, а была чём-то гораздо большим. Профессиональное отношение к любой духовной деятельности было для него недопустимым, а результаты такой деятельности незначительны и даже вредны — и прежде всего для самого автора. Как писал он в письме одному начинающему писателю: «...и помилуй бог, не делать из писания средства существования или значения перед людьми». К такому пониманию Толстой пришёл не сразу, но те убеждения, которые были у писателя в молодости, должны были неизбежно привести его к этому.

К мышлению, не вытекающему из потребностей души человека и не открывающему ему смысл жизни, он относился как к чему-то несерьёзному, незначительному. «Есть сердечная, духовная работа, облечённая в мысли... И есть работа мысли без сердца, а с чучелом вместо сердца, это то, чем полны журналы и книги». Толстой любил выражение Фета: ум ума и ум сердца. У него была отрицательная оценка человека: «головной». Так он отзывался о философе В. С. Соловьёве. Такой оценкой Толстой хотел сказать, что мысль философа лишена жизненного содержания, а потому и неприложима к жизни. Ни эрудиция, ни остроумие, ни способность к сложным интеллектуальным построениям не может заменить драгоценной для Толстого личной заинтересованности, живого и практического отношения человека к своей мысли. Восемнадцатилетним юношей, начиная вести дневник, он записал в первый же день, 17 марта 1847 года: «Легче написать десять томов философии, чем приложить какое-нибудь одно начало к практике».

Более чем за полвека, прошедших с этого дня до смерти писателя, он изменял неоднократно многие свой взгляды, но этому оставался верен до конца. В своих произведениях Толстой постоянно иронизировал над интеллектуальными героями, чья мысль никак не влияла на их жизнь. Таким был один из героев романа «Анна Каренина» друг Левина Свияжский. Толстой так его характеризует: «Свияжский был один из тех, всегда удивительных для Левина людей, рассуждение которых, очень последовательное, хотя и никогда не самостоятельное, идёт само по себе, а жизнь чрезвычайно определённая и твёрдая в своём направлении, идёт сама по себе, совершенно независимо и почти всегда вразрез с рассуждением». И ещё: «Этот милый Свияжский, держащий при себе мысли только для общественного употребления...».

Толстой видел вокруг себя много людей, держащих «при себе мысли только для общественного употребления». Жизнь таких людей в глазах Толстого была ужасна по своей бессмысленности, и в этом он видел один из пороков современного цивилизованного общества.

Человек должен знать смысл своей жизни и в соответствии с ним строить её. Главное — правильно понимать жизнь и своё человеческое назначение на земле. В этом Толстой видел решение всех проблем. Всё остальное — наука, искусство, общество, философия, политика — имело в его глазах значение второстепенное.

Поиск

истины

Можно сказать, что он обладал необычайной волей к истине.

«Я ищу, — писал Толстой в дневнике, — всё какого-то расположения духа, взгляда на вещи, образа жизни, которого я ни найти, ни определить не умею». И всю жизнь он искал, вплоть до самой смерти. Вот дневниковая запись 1908 года: «Да, работать надо над собой — теперь, в восемьдесят лет, делать то самое, что я делал с особенной энергией, когда мне было 14—15 лет: совершенствоваться». И ещё запись того же года, обращённая к себе: «Учись жить».

Этот постоянный поиск истины, шедший буквально до последних мгновений жизни Толстого, поражает каждого, кто знакомится с его биографией и творчеством. Даже умирая, Толстой мучился не столько от боли и приступов болезни, сколько от непреодолимого желания додумать недодуманное, сказать то, что он не успел сказать. «Часов с одиннадцати начался бред. Он опять просил записывать за ним, но говорил отрывочно и непонятные слова... Иногда он старался что-то доказать, выразить какую-то неотвязную мысль. «Ты не думай»,— сказала ему дочь Александра Львовна. «Ах, как не думать, надо, надо думать!.. Искать, всё время искать!» — Так вспоминает дочь Толстого о последних днях своего отца.

Исступлённый поиск истины делал его в глазах ближних человеком загадочным и противоречивым. Бунин в своей работе о Толстом пишет о том, как на упрёк Софьи Андреевны: «Ну да, ты постоянно так: нынче одно, завтра другое, всё меняешь свой убеждения» Толстой отвечал: «Всякий должен их менять, стремиться к лучшим». Так же воспринимал его и сын Илья Львович: «Ведь у него всегда было семь пятниц на неделе, его никогда нельзя было понять до конца».

Но в судьбе и характере Толстого было то, от чего он никогда не отказывался, что оставалось неизменным в его мировоззрении. Он всегда был убеждён, что истина, открывающая человеку смысл его жизни и дающая ему счастье, существует. Именно в этом убеждении— секрет оптимизма и жизнелюбия, пронизывающих весь художественный мир писателя.

О радости

бытия

Когда Толстой терял ощущение радости бытия, а значит и смысл жизни, для него терялся смысл и литературной деятельности. «Я полагаю,— писал Толстой,— что задача пишущего человека одна: сообщать другим людям те свой мысли, верования, которые

сделали мою жизнь радостною». «Радоваться! Радоваться! Дело жизни, назначение её — радость. Радуйся на нёбо, на солнце, на звёзды, на траву, на деревья, на животных, на людей. И блюди за тем, чтобы радость эта ничем не нарушалась. Нарушается эта радость, значит ты ошибся где-нибудь — ищи эту ошибку и исправляй»,— это слова не восторженного юноши, а шестидесятилетнего человека, много страдавшего, знавшего, что такое война, смерть близких, крушение идеалов и надежд. Таких записей мы находим в его дневниках и письмах немало.

«Всё чаще и чаще испытываю какой-то особенный восторг, радость существования» (1907 г., за три года до смерти). «Влечение плоти и души человека к счастью есть единственный путь к понятию тайн жизни», — утверждал Толстой.

Неразрывность жизни и творчества делали искусство Толстого изначально оптимистичным, жизнеутверждающим. При этом не надо забывать, что Толстой никогда не отворачивался от тёмных сторон жизни. Напротив, он всегда особенно пристально вглядывался во всё, что омрачает жизнь человека. Но даже самые беспощадные, самые разоблачительные произведения Толстого не оставляют у читателя чувства безысходности. Вера его в человека безгранична. Он никогда не поддавался слабости свести сущность человека к тому, что открывается ему в кратком жизненном опыте. Когда его друг и единомышленник В. Г. Чертков в одном из писем назвал себя «барином» и «издателем» и поэтому посчитал, что жизнь его уже не может быть хорошей и счастливой, Толстой не согласился с ним. «Зачем барин, издатель? Зачем признавать себя в каком-нибудь положении? Мы все люди слабые, стремящиеся быть лучшими, жить лучше. И зачем ставить себе предел? Это соблазн. Может быть, вы будете жить много лучше, чем вы себе представляете. Я стою одной ногой в гробу и всё надеюсь и хочу жить лучше, и может, и буду».

Высокие идеалы русской литературы

Толстому была чужда всякая идеализация и приукрашивание жизни, но он всегда стремился найти в действительности положительное начало. Это совмещение критического начала с положительным является традиционным в русском реализме XIX века. К примеру, во французской литературе как бы расходятся два направления: «безидеальное», реалистическое (Бальзак, Флобер, Мопассан, Золя, Гонкуры) и романтическое, идеализирующее (Жорж Санд, Гюго). Для русских писателей, начиная с Пушкина, характерно стремление найти и показать положительного героя. Пушкин в своём остро критическом романе «Евгений Онегин» показал героиню, которую имел смелость прямо назвать своим идеалом. Гоголь переживал как глубоко личную трагедию неудачную попытку изобразить идеального героя во втором томе «Мёртвых душ». Тургенев, Гончаров, Островский, Достоевский, Чернышевский — все эти писатели, различные по своему мировоззрению, вслед за

Пушкиным считали для себя обязательным решить проблему положительного героя.

Неоднократно зарубежные писатели и критики отмечали высоту идеалов героев русского романа и благородство их целей. Так, Стефан Цвейг писал: «Раскройте любую из пятидесяти тысяч книг, ежегодно производимых в Европе. О чём они говорят? О счастье. Женщина хочет мужа или некто хочет разбогатеть, стать могущественным и уважаемым. У Диккенса целью всех стремлений будет миловидный коттедж на лоне природы, с весёлой толпой детей, у Бальзака — замок, с титулом пэра и миллионами. И, если мы оглянемся вокруг, на улицах, в лавках, в низких комнатах и светлых залах — чего хотят там люди?— Быть счастливыми, довольными, богатыми, могущественными. Кто из героев Достоевского стремится к этому?— Никто. Ни один». Всё это справедливо и по отношению к героям Льва Толстого.

Близкую Цвейгу, но, пожалуй, более точную оценку дал турецкий переводчик и критик Э. Гюнёй: «Идеалом героев, созданных Диккенсом, является хороший дом, счастливая семейная жизнь. Герои Бальзака стремятся приобрести великолепные замки, накопить миллионы. Однако ни герои Тургенева, ни герои Достоевского, ни герои Толстого не ищут ничего подобного. Они знают, что в условиях России спокойная жизнь, богатство, высокое положение означают принятие крепостного права, принятие деспотизма. Вот потому-то русские писатели требуют очень многого от людей. Они не согласны с тем, чтобы люди ставили на первый план свой интересы и свой эгоизм.

Род Толстого

Лев Николаевич Толстой принадлежал к знатному дворянскому роду, многие представители которого были известными государственными деятелями.) Первое упоминание о Толстых относится к шестнадцатому веку. Наиболее известным из предков писателя был Пётр Андреевич Толстой, один из сподвижников Петра I, получивший от него графский титул.

Мать Льва Николаевича происходила из рода князей Волконских, которые своё начало вели от Рюрика. Родоначальник рода Волконских князь Черниговский Михаил Всеволодович в 1246 году был замучен в Золотой Орде за отказ исполнить мусульманский религиозный обряд.

Отец писателя Николай Ильич Толстой в 1812 году в возрасте шестнадцати лет поступил на военную службу и принимал участие в Отечественной войне с Наполеоном. В 1820 году в чине подполковника он вышел в отставку и через два года женился на княжне Марии Николаевне Волконской, единственной дочери богатого помещика, генерала в отставке Н. С. Волконского.) «Брак её с моим отцом, — писал Толстой в своих воспоминаниях,— был устроен родными её и моего отца. Она была богатая, уже не первой молодости, сирота, отец же был весёлый, блестящий молодой человек с именем и связями, но с очень расстроенным... моим дедом Толстым состоянием». Семейная жизнь родителей писателя была счастливой и короткой. У них было пятеро детей.

Лев Николаевич родился 28 августа (9 сентября) 1828 года.

Мать

Его мать умерла, когда ему было около двух лет. Он её не помнил, но составил о ней идеальное представление и пронёс его через всю жизнь. 13 июня 1908 года Толстой записывает в дневнике: «Не могу без слез говорить о моей матери». Несколькими днями ранее ещё запись: «Нынче утром обхожу сад и, как всегда, вспоминаю о матери, о "маменьке", которую я совсем не помню, но которая осталась для меня святым идеалом». В «Воспоминаниях» он писал о том, как память о матери поддерживала его в трудные минуты жизни. «Она представлялась мне таким высоким, чистым, духовным существом, что часто в средний период жизни, во время борьбы с одолевавшими меня искушениями, я молился её душе, прося её помочь мне, и эта молитва всегда помогала мне».

Многие черты характера и некоторые подробности жизненного пути своей матери Толстой воплотил в образе и судьбе Марии Болконской, а отца — в Николае Ростове, героях романа «Война и мир».

Отец

Николай Ильич Толстой, по словам писателя, «как большая часть людей первого александровского времени и походов 13, 14, 15 годов, он был не то, что теперь называют либералом, а просто по чувству собственного достоинства не считал для себя возможным служить ни при конце царствования Александра I, ни при Николае. «За всё наше детство и даже юность наше семейство не имело близких сношений ни с одним чиновником. Разумеется, я ничего не понимал этого в детстве, но я понимал то, что отец никогда ни перед кем не унижался, не изменял своего бойкого, весёлого и часто насмешливого тона. И это чувство собственного достоинства, которое я видел в нём, увеличивало мою любовь...», — вспоминал Толстой о своём отце в старости.

П. И. Бирюков, ученик и последователь Толстого, его биограф, рассказывал со слов писателя, что смерть отца была для Толстого одним из самых сильных впечатлений детства. «Лев Николаевич говорил, что смерть эта в первый раз вызвала в нём чувство религиозного ужаса перед вопросами жизни и смерти».

«Тётенька»

«Третье, после матери и отца, самое важное в смысле влияния на мою жизнь была тётенька, как мы называли её, Татьяна Александровна Ергольская <...> Влияние это было, во-первых, в том, что ещё в детстве она научила меня духовному наслаждению любви. Она не словами учила меня этому, а всем существом заражала меня любовью. Я видел, чувствовал, как хорошо ей было любить, и понял счастье любви. Это первое. Второе то, что она научила меня прелести неторопливой одинокой жизни».

Семья

Основа личности великого писателя была заложена в семье. Именно в семье, в детстве Толстой узнал в действительности как самую несомненную и достоверную реальность — жизнь, прекрасную в гармонии человеческого единения. Такая жизнь осталась навсегда идеалом писателя. Идеалом не отвлечённым, а живым, полнокровным. В сущности, во всей своей дальнейшей жизни Толстой стремился к достижению этого идеала — единения и к выражению его в искусстве. Только мир его будет расширяться: семья, народ, человечество.

Ясная
Поляна

Толстой родился, провёл большую часть жизни и похоронен в Ясной Поляне, родовом имении Волконских!

С детских лет он испытывал благотворное воздействие природы, её красоты и гармонии. Ему необходимо было видеть, слышать, осязать мир растений, животных, и эта необходимость с годами усиливалась. Толстой просто не в состоянии был жить подолгу в городе, особенно весной и лётом.

В «Воспоминаниях» Толстого есть рассказ о поездке на лошадях в деревушку недалеко от Ясной Поляны. Им великолепно передана радостная атмосфера детства в семье Толстых. «...Едем вдоль реки и поднимаемся в гору, на деревню, и въезжаем в ворота, в сад и к домику. Лошадей привязывают. Они топчут траву, пахнут потом так, как никогда уже после не пахли лошади. Кучера стоят в тени деревьев. Свет и тени бегают по их лицам, добрым, весёлым, счастливым лицам. Прибегает Матрёна-скотница, в затрапезном платье, говорит, что она давно ждала нас, и радуется, что мы приехали, и я не только верю, но не могу не верить, что все на свете только и делают, что радуются. Радуется Матрёне тётенька, расспрашивая её с участием об её дочерях, радуются собаки, окружившие Ф. И. (Ф. И. — Фёдор Иванович, гувернёр в семье Толстых), прибежавшие за нами, радуются куры, петухи, крестьянские дети, радуются лошади, телята, рыбы в пруду, птицы в лесу. Матрёна и её дочь приносят большой толстый кусок чёрного хлеба, раскрывают удивительный, необыкновенный стол и ставят мягкий сочный творог с отпечатками салфетки, сливки, как сметана, и кринки с свежим цельным молоком. Мы пьём, едим, бегаем к ключу, пьём там воду, бегаем вокруг пруда, где Ф. И. пускает удочки, <...> и возвращаемся таким же путём, такие же счастливые». С самого раннего детства Толстой был окружен простыми людьми. Няни, горничные, кучера оказали исподволь немалое влияние на ребёнка, в общении с ними закладывалась духовная основа его личности. В старости Толстой, говоря о декабристах, заметил: «Они, как и мы, через нянь, кучеров, охотников полюбили народ».

В Ясной Поляне Толстой прожил первые семь лет своей жизни. В 1836 году семья переехала в Москву. Последовавшие одна за другой две смерти — отца в 1837 и бабушки в 1838 годах — резко изменили жизнь семьи. В 1841 году опекунство над маленькими Толстыми перешло к сестре отца писателя, П. И. Юшковой, жившей в Казани. Туда и переехали Толстые.

Толстой-студент

В Казани Толстой с некоторым перерывом прожил пять лет. Здесь он вслед за своими старшими братьями Николаем, Сергеем и Дмитрием поступил в Казанский университет. Но в отличие от братьев, учившихся на математическом факультете, Лев выбрал восточный, предполагая стать дипломатом.

Студенческая жизнь Толстого была недолгой и, судя по всему, не оставила на его личности сколько-нибудь заметного отпечатка. Такова была особенность его характера: он мог заниматься только тем делом, которое захватывало его целиком, «всё его существо» (любимое выражение Толстого, часто встречающееся в его произведениях, письмах и дневниках). Только глубоко личный, внутренний стимул был благотворен в его деятельности. Когда ему нужно было, он в сорок с лишним лет выучил за несколько месяцев древнегреческий язык и читал Гомера, Платона, Ксенофонта, Эзопа в подлинниках. В старости изучил древнееврейский, чтобы прочесть в подлиннике Библию. Видимо, Толстого вряд ли удовлетворила бы какая-либо обязательная система обучения. Сам он впоследствии так говорил: «Причин выхода моего из университета было две: 1) что брат кончил курс и уезжал, 2) как это ни странно сказать, работа с «Наказом» и «Esprit des lois» (Речь идёт о студенческой работе Толстого — сравнении «Наказа» Екатерины II и «Духа законов») ...открыла мне новую область умственного самостоятельного труда, а университет с своими требованиями не только не содействовал такой работе, но мешал ей».

Проучившись год на восточном факультете, Толстой перешёл на юридический. Но и там оставался недолго. Он не окончил никакого учебного заведения, но самостоятельно изучил множество научных предметов и к концу жизни приобрёл огромные познания в самых различных областях.

В недолгие студенческие годы жизнь Толстого шла по двум руслам. Внешне он вёл жизнь обыкновенного молодого дворянина, предаваясь обычным в его возрасте и кругу развлечениям. Об этом писали в своих воспоминаниях многие его современники. Но даже самые близкие люди не всегда догадывались о той глубокой внутренней работе, которая совершалась в те годы в несколько угловатом и застенчивом студенте.

Склонность к самоанализу

У Толстого рано проявилась склонность к самоанализу. Эта склонность предопределила многие сильные стороны его личности и творчества. Уже в зрелом возрасте Толстой вспоминал: «Я смолоду стал преждевременно анализировать всё и немилостиво разрушать. Я часто боялся, думал — у меня ничего не останется целого, но вот я старею, а у меня целого и невредимого много больше, чем у других людей».

В Казани Толстой начал вести дневник. Он записывал отдельные мысли и наблюдения, ставил перед собой цели, анализировал свой недостатки и искал пути их исправления. Дневник для Толстого был средством совершенствования.

24 марта 1847 года он записывает правила, которым ему необходимо следовать:

«1. Что назначено непременно исполнить, то исполняй, несмотря ни на что. 2. Что исполняешь, исполняй хорошо. 3. Никогда не справляйся в книге, ежели что-нибудь забыл, а старайся сам припомнить. 4. Заставь постоянно ум твой действовать со всею ему возможной силою. 5. Читай и думай всегда громко. 6. Не стыдись говорить людям, которые тебе мешают, что они мешают».

Намечает он и цели жизни на два года: «1.Изучить весь курс юридических наук. 2. Изучить практическую медицину и часть теоретической. 3. Изучить языки: французский, русский, немецкий, английский, итальянский и латинский. 4. Изучить сельское хозяйство, как теоретическое, так и практическое. 5. Изучить историю, географию и статистику. 6. Изучить математику, гимназический курс. 7. Написать диссертацию. 8. Достигнуть средней степени совершенства в музыке и живописи».

Разумеется, в этих грандиозных планах проявились молодой энтузиазм и юношеская неопытность. Конечно, в два года осуществить подобные планы не под силу никому. Но в течение значительно более длительного времени Толстой достиг намеченных целей почти по всем пунктам.

На перепутье

Оставив университет, Толстой уехал из Казани. С этого момента начинается период в жизни писателя (с 1847 года по 1851 год), когда он не может найти своего дела. От одного увлечения он переходит к другому. То он решает заняться хозяйством в Ясной Поляне, но быстро разочаровывается в этой деятельности. То едет в Петербург, намереваясь там «остаться навеки» и посвятить себя службе. В письме к брату Сергею он выражает надежду, что Петербург окажет на него «большое и доброе влияние», поскольку он «приучает к деятельности и заменяет невольно расписание...». Толстой чувствует, что в глазах других людей он несерьёзный человек, так как постоянно меняет свой планы и взгляды. Видимо, и самого его начинала беспокоить неопределённость собственного положения.

В том же письме он заверяет брата: «Я знаю, что ты никак не поверишь, чтобы я переменился, скажешь: "Это уже в двадцатый раз, и всё пути из тебя нет, самый пустяшный малой", нет, я теперь совсем иначе переменился, чем прежде менялся: прежде я скажу себе: " Дай-ка я переменюсь", а теперь я вижу, что я переменился, и говорю: "Я переменился"». Впоследствии, в 1904 году, Толстой так охарактеризовал свою жизнь с 1847 по 1851 год, говоря о себе в третьем лице: «Жизнь его была такая безалаберная, распущенная, что он был готов на всякое изменение её. Так, когда зять его Валериан Петрович Толстой, будучи женихом, ехал назад в Сибирь окончить там свой дела перед женитьбой и отъезжал от дома, Лев Николаевич вскочил к нему в тарантас без шапки, в блузе, и не уехал в Сибирь, кажется, только оттого, что у него не было на голове шапки».

На Кавказ!

В конце концов Толстой уехал со своим старшим братом Николаем на Кавказ. 29 апреля 1851 года. Позже Толстой передал собственное настроение в описании переживаний Оленина, героя повести «Казаки». «Оленин говорил себе, что ехал для того, чтобы быть одному, чтобы испытывать нужду, испытать себя в нужде, чтобы испытать опасность, испытать себя в опасности, чтобы искоренить трудом и лишениями свой ошибки, чтобы вырваться сразу из старой колей, начать всё снова — и свою жизнь, и своё счастье. "А война, слава войны, сила, храбрость, которые есть во мне! И природа, дикая природа!" — думал он. — "Да, вот где счастье!">.

Повесть «Детство»

На Кавказе Толстой пишет своё пёрвое произведение «Детство» и 4 июля 1852 года посылает повесть в лучший русский литературный журнал того времени — знаменитый «Современник», основанный ещё Пушкиным, С 1847 года он издавался Некрасовым, который сумел привлечь в журнал цвет русской литературы. В «Современнике» печатались Тургенев, Григорович, Салтыков-Щедрин, Островский, Гончаров, Фет, Герцен, А.К. Толстой. Идейными вождями журнала были вначале Белинский, затем Чернышевский и Добролюбов.

Многие художники не любят оглядываться на своё первое творение. «Детство» Толстого било не только художественно совершённым произведением. Оно было своего рода ориентиром, по которому писатель выверял весь свой дальнейший путь. Нужно знать взгляд Толстого на ребёнка и то особенное значение, которое придавал он детству, чтобы в полной мере оценить «Детство» как начало его литературной деятельности.

В 1862 году в статье «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?» Толстой писал, что «Здоровый ребёнок родится на свет, вполне удовлетворяя тем требованиям безусловной гармонии в отношении правды, красоты и добра, которые мы носим в себе... Человек родится совершённым — есть великое слово, сказанное Руссо, и слово это, как камень, останется твёрдым и истинным». Слово это осталось твёрдым и неизменным убеждением Толстого. Ребёнок для него был первообразом гармонии. Толстой считал, что человек в детстве обретает то непосредственное чувство гарм6нии, к которому сознательно или бессознательно стремится всю жизнь. В «Детстве» изображено согласие маленького человека с собой и окружающим миром. Это — идеал, к которому будут стремится главные герои крупнейших произведений Толстого: Оленин («Казаки»), Пьер и Андрей («Война и мир»), Левин («Анна Каренина»), Нехлюдов («Воскресение»). В этом смысле можно понимать формулу писателя: «Идеал наш сзади, а не впереди». Разумеется, взрослому человеку нелегко найти согласие с миром. Мир взрослого неизмеримо сложнее мира ребёнка. Но идеал гармонии человек познаёт в детстве. В этом — его непреходящая ценность и великое значение.

Толстой показывает счастливое, радостное детство своего героя. Николеньку окружает любовь. Все его любят, и он любит всех.

Гуманизм детства

Николенька не знает никакого другого отношения к человеку как только человеческого, он не ценит своих ближних за их способности, не рассматривает их с точки зрения выгоды и пользы, какую они могут ему принести, не измеряет их достоинства внешним критерием. Этот детский взгляд оказывается глубок и подлинно гуманен.

Толстой начинает своё первое произведение с рассказа о Карле Иваныче. Знаменательно, что образ этого скромного простого человека открывает длинный ряд героев Толстого. И не только для Николеньки, но и для миллионов взрослых читателей Карл Иваныч стал интересен и значителен, хотя не совершал подвигов и не делал открытий. Читая первые строчки «Детства», мы не удивляемся серьёзности, с какой писатель ведёт своё повествование: «12 августа 18.., ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой — из сахарной бумаги на палке — по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову».

Только взглянув на текст отстранённо, со стороны, выйдя из атмосферы произведения, можно удивиться: как 12 августа 18.. года случилось-то всего-навсего то, что Карл Иваныч убил муху и она, упав на спящего мальчика, разбудила его. Но всё это важно для героя и становится важным для нас, и мы с вниманием следим, как одно чувство героя сменяется другим.

«Диалектика души»

На первых же страницах «Детства» ярко проявилось умение Толстого передавать и анализировать мельчайшие движения человеческой души. Это свойство получило в статье Н. Г. Чернышевского почти терминологическое определение: «диалектика души».

Сначала Николенька испытывает досаду на своего учителя: «Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает... противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка — какие противные!» Но это мгновенное чувство сменяется противоположным: «Какой же он добрый и как нас любит, а я мог так дурно о нём думать!» Не просто одно чувство переходит в другое. Досада, раздражение, недовольство, обида сменяются любовью и признательностью. Так строятся многие эпизоды повести. К примеру, обида на Наталью Савишну, старую преданную няню, сменяется чувством любви к ней.

Хотя Толстой много пишет о чувствах героев, раскрывая их движения, анализируя и расщепляя их, его герой — не замкнутый, погружённый в свой переживания эгоцентрист. Напротив, в отношениях с окружающими людьми он находит радость. Он не изучает людей, глядя на них со стороны, а живёт с ними.

Толстой уже в первом своём произведении проявил удивительную способность к изображению и внутренней жизни человека («диалектика души»), и внешнего мира. Описание охоты, детских игр, бала — эти сцены относятся к лучшим страницам русской литературы. Толстовские пейзажи полны света, цвета, звуков и запахов.

«Говор народа, топот лошадей и телег, весёлый свист перепелов, жужжание насекомых, которые неподвижными стаями вились в воздухе, запах полыни, соломы, лошадиного пота, тысячи различных цветов и теней, которые разливало палящее солнце по светло-жёлтому жнивью, синей дали леса и бело-лиловым облакам, белые паутины, которые носились в воздухе или ложились по жнивью,— всё это я видел, слышал и чувствовал».

Не об одних радостях и детских забавах рассказывает Толстой в «Детстве». Как это ни поразительно, но своё самое радостное и светлое произведение писатель заканчивает смертью матери героя. Об этом событии не упоминается мельком, а подробно рассказывается. Смерть как бы постепенно приближается. Сначала в семье Иртеньевых получают письмо от матери, в котором она прощается со своими близкими. Затем вся семья собирается в имении, в родном доме, где умирает мать. О последних мгновениях её жизни поведала Николеньке Наталья Савишна. Почему именно она? Потому что любовь её к покойнице была самой глубокой и истинной, и рассказ её самый правдивый и верный.

Стоя перед гробом матери и глядя в её лицо, ребёнок с ужасом постигает, что её больше нет, что вместо дорогого лица он видит «бледно-жёлтый прозрачный предмет». «Детство» — произведение жизнеутверждающее, но это не идиллия. Идиллическое отношение к жизни отворачивается от всего трагического, тем самым признавая его непобедимость. А у Толстого герой уже в детстве открывает «горькую истину», наполняющую его «душу отчаянием». Отсюда начинается упорная борьба великого писателя и его героев со смертью. Скольких он проведёт через испытание, поставив лицом к лицу со смертью! Как ни тяжела рана, наносимая смертью, она всё же поддаётся исцелению. «Только люди, способные сильно любить, — пишет Толстой, — могут испытывать и сильные огорчения; но та же потребность любить служит для них противодействием горести и исцеляет их... Горе никогда не убивает».

Смерть матери героя была вехой, отделяющей детство от отрочества. Но нарушая хронологию повествования, Толстой в последней главе рассказывает, как встретила свою смерть Наталья Савишна, «которая имела такое сильное и благое влияние» на «направление» и «развитие чувствительности» героя.

«Она оставляла жизнь без сожаления, не боялась смерти и приняла её как благо. Часто это говорят, но как редко действительно бывает!.. Она совершила лучшее и величайшее дело в этой жизни — умерла без сожаления и страха». Думается, именно поэтому «Детство» оставляет у нас светлое впечатление. Простая женщина своим мужеством и любовью победила смерть и сняла её тяжкое бремя с героя.

Смерть — испытание не только тех,- кому, она грозит, но и близких умершего. Вся глава «Горе» посвящена анализу чувств героя и окружающих его людей. Разумеется, повествование ведёт взрослый человек, он вспоминает о себе и своих наблюдениях в далёкие детские годы. Он .как бы восстанавливает детские чувства и даёт им оценку взрослого, умудрённого опытом человека. Вот Николенька стоит перед гробом матери и с ужасом всматривается в лицо покойницы. Входит дьячок, и герой ловит себя на том, что он уже не думает о матери. Он вспоминает: «Дверь скрипнула, и в комнату вошёл дьячок на смену. Этот шум разбудил меня, и первая мысль, которая пришла мне, была та, что так как я не плачу и стою на стуле в позе, не имеющей ничего трогательного, дьячок может принять меня за бесчувственного мальчика, который из шалости или любопытства забрался на стул: я перекрестился, поклонился и заплакал».

Критерии искренности

Толстой показывает, как даже ребёнок может потерять цельность, естественность под влиянием заботы о действии, которое он производит на других, или желая показать, что он огорчён больше всех, или, наконец, наслаждаясь сознанием своего несчастья. Человек, истинно переживающий горе, поглощён им целиком, он не заботится о мнения других и не думает о себе. Толстой говорит, что у его героя только «одна... минута самозабвения была настоящим горем». Тщательный детальный анализ в «Детстве» — не просто литературный приём, но средство нравственного очищения. Жизнь человека для него самого — в его чувствах. Когда человек притворяется, чем он живёт? Что мешает ему быть самим собой? Что же в действительности для него важно; что он любит, от чего отвращается? Толстой упорно ищет ответы на эти вопросы, стремится докопаться до самой сути человека. Проверить все чувства, отбросить всё фальшивое, неестественное. Аналитический стиль Толстого порождён стремлением писателя дойти до самой сути. Почти никто из тех, над кем делает свой наблюдения Николенька, не выдерживает проверки на искренность. «Отец, — вспоминает герой, — стоял у изголовья гроба, был бледен, как платок, и с заметным трудом удерживал слезы. Его высокая фигура в чёрном фраке, бледное выразительное лицо и, как всегда, грациозные и уверенные движения, когда он крестился, кланялся, доставая рукою землю, брал свечу из рук священника или подходил ко гробу, были чрезвычайно эффектны; но, не знаю почему, мне не нравилось в нём именно то, что он мог казаться таким эффектным в эту минуту».

Уже здесь Толстой начинает вырабатывать критерии искренности и её проявлений. Малейшее преувеличение в выражении чувства, красота позы и фразы будут для него всегда признаком неискренности. В одном из писем в 1877 году Толстой утверждал: «Как ни пошло это говорить, но во всём в жизни, и в особенности в искусстве, нужно только одно отрицательное качество — не лгать». Это признание писателя показывает, как высоко он ценил правдивость и искренность.

Действительно глубокое горе Николенька увидел только у старой няни — Натальи Савишны. «В дальнем углу залы, почти спрятавшись за отворенной дверью буфета, стояла на коленях сгорбленная седая старушка. Соединив руки и подняв глаза к нёбу, она не плакала, но молилась. Душа её стремилась к богу, она просила его соединить её с тою, кого она любила больше всего на свете, и твёрдо надеялась, что это будет скоро. "Вот кто истинно любил её!" — подумал я, и мне стало стыдно за самого себя»,— замечает герой.

О трилогии

Толстой предполагал написать роман о становлении личности человека и назвать его «Четыре эпохи развития» — о детстве, отрочестве, юности и молодости. Замысел не был осуществлён полностью. Последняя часть, о молодости, не была написана. Главное содержание каждой эпохи человеческой жизни было так сформулировано автором: «В детстве — теплота и верность чувства; в отрочестве — скептицизм, сладострастие, самоуверенность, неопытность и начало тщеславия, гордость; в юности — красота чувств, развитие тщеславия и неуверенность в самом себе; в молодости — эклектизм в чувствах, место гордости и тщеславия занимает самолюбие, узнание своей цены и назначения, многосторонность, откровенность».

Повести «Отрочество» и «Юность»

Отрочество Толстой называет пустыней. Известно; "что отроческий возраст — трудный. Но редко кто из взрослых пытается понять ребёнка, осознать, что его капризы, грубые выходки есть только симптомы тяжёлого внутреннего состояния. И ребёнку приходится в одиночку решать сложнейшие проблемы. «Отрочество» имеет и чисто педагогическое значение, поскольку Толстой проявил в нём глубокое понимание детской души. В отрочестве начинается становление человеческого «я»— процесс сложный и болезненный. Происходит разрыв непосредственных связей ребёнка с окружающими, он начинает выделять себя, сознавать своё «я».

Началом отрочества писатель считает появление у героя нового взгляда на мир, основанного на осознании множества чужих жизней, не связанных с ним и его семьёй. «Мне в первый раз пришла в голову ясная мысль,— рассказывает Николенька,— о том, что не мы одни, то есть наше семейство, живём на свете, что не все интересы вертятся около нас, а что существует другая жизнь людей, ничего не имеющих общего с нами, не заботящихся о нас и даже не имеющих понятия о нашем существовании».

В «Отрочестве» была поставлена задача, которую будет решать писатель всю свою жизнь: как людям объединиться! Идеал единения скрепляет «Детство», «Отрочество», «Юность» в одно целое. «Детство» — наивная, непосредственная гармония и единство маленького человека с миром; «Отрочество»— разъединение («пустыня»), «Юность» — обретение новых, уже сознательных связей героя с людьми.

В преддверии юности у героя появляется «новый взгляд на жизнь, её цели и отношения». «Сущность этого взгляда, — пишет автор, — состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно». Однако первое время мысли эти не прилагались героем к жизни, которая «шла всё тем же мелочным, запутанным и праздным порядком». Но наступил момент, когда герой твёрдо решил руководствоваться в жизни идеалом нравственного усовершенствования. «И с этого времени, — говорит Толстой, — я считаю начало юности». С этого времени начинается особенно интенсивная сознательная внутренняя работа героя, анализ собственных чувств, мыслей и поведения. Воспитывая самого себя, герой преодолевает прежде всего предрассудки своего социального круга. Целую главу посвящает Толстой рассказу об увлечении героя светским идеалом comme il faut[1]. Оно «...в моей жизни было одним из самых пагубных, ложных понятий, привитых мне воспитанием и обществом», — признаётся Иртеньев.

«Моё любимое и главное подразделение людей в то время, — продолжает свой рассказ герой, — о котором я пишу, было на людей comme il faut и на comme il ne faut раs. Второй род подразделялся ещё на людей собственно не comme il faut и простой народ. Людей comme il faut я уважал и считал достойными иметь со мной равные отношения; вторых — притворялся, что презираю, но в сущности, ненавидел их, питая к ним какое-то оскорблённое чувство личности; третьи для меня не существовали — я их презирал совершенно».

Какие же основания были у юноши для презрения к большей части человечества?

«Моё comme il faut состояло, первое и главное, в отличном французском языке и особенно в выговоре... Второе условие comme il faut были ногти — длинные, отчищенные и чистые; третье было уменье кланяться, танцевать и разговаривать; четвёртое, и очень важное, было равнодушие ко всему и постоянное выражение некоторой изящной, презрительной скуки». Это признание несомненно носит автобиографический характер, и сам автор, как и его герой, одно время был верен светскому идеалу благовоспитанного человека.

П. И. Бирюков приводит следующий рассказ Л. Н. Толстого. Как-то раз идя со старшим братом по улице, Лев Николаевич увидел человека без перчаток.

«Как видно, что этот господин какая-то дрянь, — сказал Лев Николаевич, обращаясь к брату.

— Отчего? — спросил Николай Николаевич.

— А без перчаток.

— Так отчего же дрянь, если без перчаток? — со своей чуть заметной, ласковой, умной, насмешливой улыбкой спросил Николай Николаевич».

Приведённая нами сцена относится к 1851 году, а «Юность» Толстой писал в 1855—1856 годы, т. е. через четыре года он уже ушёл так далеко в своём развитии, что мог спокойно анализировать увлечения недавнего прошлого.

Первые сомнения в идеале comme il faut; возникли у Иртеньева под влиянием знакомства со студентами из демократических слоев. Он увидел, что его товарищи по университету, хотя не обладали светскостью и имели грубоватые манеры, были хорошо начитаны и зрело судили о литературе, тонко разбирались в музыке, а некоторые из них и сами играли, кто на скрипке, кто на виолончели, кто на фортепьяно.

«Так что же такое было та высота, с которой я смотрел на них? Моё знакомство с князем Иваном Иванычем? выговор французского языка? дрожки? голландская рубашка? ногти? Да уж не вздор ли всё это?», — начинает думать Иртеньев.

Да, всё это вздор, решает герой вместе с автором. Удивительно только, как такое ничтожное и совершенно ложное воззрение на жизнь может укорениться в душе умного и тонко чувствующего юноши. И отсюда, следует чисто практическая проблема: как избежать подобных искривляющих человеческую личность влияний? Толстой видит спасение в самовоспитании, основанном на безусловной искренности человека перед самим собой и анализе всех своих чувств.

«Юность» была окончена осенью 1856 года, когда Толстой был уже далёк от мыслей, надежд и настроений своего юного героя. К этому времени он уже оставил Кавказ, принимал участие в Крымской войне, вернулся в Петербург и вновь приехал в Ясную Поляну.

Источник: Линков В.Я., Саакянц А.А. Лев Толстой. Жизнь и творчество. Книга для чтения с комментарием на английском языке. - М.: Русский язык, 1979.

[1] Сomme il faut франц.— благовоспитанный.